Рюмин Гаврила Васильевич (1752-1827)

Рюмин Гаврила Васильевич (1752-1827) – купец 1-ой гильдии, статский советник. Родился в 1752 году в Рязани в семье мещанина Василия Никифоровича Рюмина и его супруги Прасковьи Григорьевны, по свидетельству Дмитрия Николаевича Бантыш-Каменского (1788-1850): «Бедность постигла его в самых молодых летах и приучила к трудолюбию; лишась от пожара, по кончине отца, последнего своего имущества, он отправился во Владимир, где определился к содержателям винных откупов. Особенная честность и расторопность Рюмина, равно как и доставленные им значительные выгоды откупщикам снискали ему совершенно их доверенность. Они, по прошествии некоторого времени, приняли его к себе в часть и таким образом содействовали ему в приобретении значительного капитала. Тогда Рюмин имел возможность сам снимать винные откупы и, посредством полученного навыка, умных оборотов, в течение нескольких лет составил себе обширное состояние», 12 июля 1798 года «за усердие и ревность к приумножению доходов казны» пожалован шпагой и медалью на голубой ленте. 27 мая 1799 года пожалован в надворные советники и зачислен по Герольдии, 7 марта 1801 года назначен президентом Рязанского ратгауза (городского правления, заведующего городскими доходами и судебными делами) с производством в коллежские советники, после упразднения ратгауза вновь причислен к Герольдии. 28 сентября 1807 года награждён императором Александром I-м бриллиантовым перстнем, 31 мая 1809 года определён инспектором в Экспедицию казённых винокуренных заводов, 23 сентября 1810 года – член Комиссии снабжения государства солью, 2 сентября 1813 года - инспектор казенных питейных сборов по губерниям Московской, Смоленской и Калужской, в 1824 году по прошению уволен от службы с производством в статские советники (к этому моменту владел 9 000 душ крепостных в Рязанской, Московской, Нижегородской и Пензенской губерниях). Умер в Рязани 26 ноября 1827 года в возрасте 75 лет, похоронен на кладбище Троицкого монастыря. Награждён орденами Святой Анны 2-й степени (1 сентября 1810 года) с алмазами (17 января 1817 года) и Святого Владимира 3-й степени (5 января 1812 года). Был дважды женат: первым браком в 1770 году на купеческой вдове Степаниде Фёдоровне Черенковой (1739-1792); вторым браком на купеческой дочери Екатерине Ивановне Макаровой (1777-1817), от которой имел семерых детей: Николай (1793-1870), Александр, Константин, Иван (1800-1849), Надежда (1805-1863), Василий (1807-1848) и Любовь. Из «Записок» профессора Дмитрия Ивановича Ростиславова (1809-1877): «И до Балашова, и после Балашова, и при Балашове жила в Рязани туземная, можно сказать, самородная знаменитость - статский советник Гавриил Васильевич Рюмин, о котором даже и теперь, с лишком 40 лет после его смерти, рассказываются легендарные предания. Несмотря на то, что в 1824 году ему уже было за 70 лет, в Рязани было еще несколько стариков, его сверстников, которые видели его детство и знали былые его занятия. Рюмин по своему происхождению был мещанин, в детстве и молодых летах добывал себе хлеб разноскою аладьев, блинов, пирожков и разною мелочною торговлею и, разумеется, был очень беден, перебиваясь, по поговорке, со дня на день кое-как, где сытый, а где и впроголодь. О том, как Рюмин сделался богачом, носились различные слухи; но все они сходились в том, что, бросив аладьи, пирожки, блинцы и другие предметы мелочной торговли, пошел, по тогдашнему выражению, по кабацкой части; сначала пристроился где-то подносчиком, то есть, помощником целовальника, потом сам сделался целовальником; тут его заметил тогдашний богач и откупщик рязанец Малыгин, сделав своим агентом, помощником и прочее Поговаривали даже, что Рюмин умел не совсем добросовестно понажиться около своего благодетеля, но, как бы то ни было, только он скоро сделался сам откупщиком и зачислился, разумеется, в первую купеческую гильдию. Отсюда уже было недалеко до звания коммерции советника, а почислившись несколько лет коммерции советником, хоть, может быть, ровно ничего не посоветовавши по части русской коммерции, можно уже было получить чин надворного советника. Сверх того, Рюмин сделал много крупных пожертвований; особенно говорили, что в 1812 году едва ли не до миллиона пожертвовал на тогдашние военные нужды. Все это давало ему ордена, чины, известность. О нем узнал покойный Император Александр I-й, увидел, полюбил его и был крестным отцом одного или нескольких детей его и, когда приезжал в Рязань, всегда останавливался в доме Рюмина. Однажды Балашов, будучи недоволен за что-то Рюминым, приготовил квартиру для Государя в другом каком-то доме. Но Государь, когда его подвезли к отведенной для него квартире, сказал: «Это что такое? Я хочу остановиться у Рюмина» - и велел везти себя туда. Старик на всякий случай приготовился, и Император нашел прежнюю свою квартиру в том же самом виде, в каком застал ее прежде. Но Рюмин, награждаемый чинами и орденами, не забывал того, что ему их доставляло, то есть деньги. Как ловкий и оборотливый откупщик, он жил и наживался и, сделавшись дворянином, начал покупать крестьян на нажитые деньги. По смерти его, случившейся, кажется, в 1827 году, оказалось, что он оставил своим детям в наследство, как тогда говорили, более 10 000 душ крестьян и до 15 миллионов рублей денег. Этот бывший блинщик и подносчик, сделавшийся статским советником, богачом и кумом Государя, кажется не забывал о прежней своей бедности и был очень хорошим помещиком относительно своих крестьян. Оброк на них налагал очень небольшой, рублей по 20-30 с тягла, снабжал крестьян землею более, нежели в достаточном количестве, а главное - его фамилия служила им защитою против чиновничьих придирок. Рюминского крестьянина опасались поприжать и исправник, и заседатель, и стряпчий, и даже все временное Отделение, составлявшееся для производства какого-либо следствия; разве только к бурмистрам Рюмина любили заезжать напиться чаю, поесть и попить. После этого не удивительно, что крестьяне Рюмина жили хорошо; нищие между ними были редкость. В Туме и около нее Рюминские крестьяне были самыми зажиточными. Не забывал он, как выражались духовные, и церквей Божиих. В Рязани он выстроил второй этаж соборной колокольни и переделал теплый собор. Затем священники, в приходе которых находились Рюминские крестьяне, смело могли идти к барину их; почти не было примера, чтобы, по объяснении церковных нужд, он отказал в пособии просимого, но большею частью всегда давал порядочную сумму. Мой батюшка при постройке каменной церкви и в разных других случаях являлся к нему не один раз; покойник говорил, что был принимаем самым вежливым образом; случалось даже, что он занимался с одним батюшкою и, выслушав его нужды, просил посидеть, напиться чаю и разговаривал с ним по часу, по два, оставляя даже своих гостей. Два раза батюшка имел случай видеть его казначейство. Один из этих случаев он так описывал. Выслушав рассказ о нуждах Тумской церкви, Рюмин позвал свою ключницу и спросил моего батюшку: «Пойдет ли отец протопоп в мою кладовую?». Она была устроена у него на одном из углов его дома, без окон. Сначала была, кажется, деревянная красная дверь, потом следовала железная с несколькими замками. Когда обе двери были отворены, батюшка, вошедши за ключницею и Рюминым в кладовую, увидел большой железный сундук, прикованный цепями со всех сторон. Сначала Рюмин попробовал висячие замки, потом велел ключнице отпереть сундук, и когда крышка открылась при помощи какого-то механизма, он быстро осмотрел внутренность сундука, где батюшка заметил кучи ассигнаций и мешки монеты. Старик сказал ключнице: «Возьми вон в том углу тысячу рублей». Взяв её в руки, он велел запереть сундук, попробовал каждый замок после того, как его заперла ключница; то же самое сделал с замками дверными. Пришедши в одну из комнат, он ключнице велел положить связку ключей в тот ящик комода, откуда она их прежде вынула, и ключ от него уже положил к себе в карман. Отдавши батюшке деньги и попросивши непременно пересчитать их, он сказал: «Я, батюшка, в комоде мало держу денег, а в кладовую сам всегда хожу за ними - это надежнее». Настоящим, впрочем, благодетелем Рюмин был для Рязанской аристократии, как помещичьей, так и чиновничьей; для купцов, кажется, он был не очень доступен, по крайней мере, они у него едва ли бывали гостями; как-то об этом мало тогда говорили. Зато имевшие свободный вход в дом Рюмина чиновники и помещики находили там всегда щедрое угощение. Кажется, особенных приемных дней не было; едва ли не каждый день двери были отворены для желающих воспользоваться гостеприимством хозяина. Надобно полагать, что иногда у старика бывали гости даже и среди дня; так, по крайней мере, рассказывал мой батюшка. Однажды, пришедши к Рюмину до обеда, он был принят им в одной из зал и слышал, что в соседней комнате происходила карточная игра. Но и прочим жителям Рязани Рюмин доставлял разные удовольствия. Несколько лет он содержал на свой счет в Рязани театр, который, по тогдашним слухам, приносил ему до 10 000 рублей чистого убытка. Я сам никогда не бывал при представлениях на этом театре, но слыхал, с каким восхищением рассказывали богословы и философы о том, что они там видели и слышали. Особенно хвалили какую-то оперу под названием «Русалка». Потом всем городским жителям, разумеется, порядочно одетым, открыт был во все летнее время вход на загородную дачу Рюмина. Она находится близ самого города и даже до сих пор служит чуть не единственным местом, где можно подышать свежим полевым воздухом, имея возможность прикрываться под тенью деревьев и прогуливаться по хорошо утрамбованным дорожкам. При старике Рюмине она содержалась гораздо лучше, нежели при сыне и внуке его; тогда небольшая деревенька крепостных крестьян только и имела обязанность содержать рощу в чистоте. Ежегодно на этой даче Рюмин в какие-то семейные праздники устраивал очень порядочные фейерверки, которые отличались особенным великолепием, когда он выдавал двух своих дочерей, одну, между прочим, за генерала Павленко, бывшего после начальником Рязанского ополчения в Крымскую войну. Разбогатевши, вероятно, он в былые времена не захотел довольствоваться нашим зеленым вином, несмотря на то что оно ему доставило и богатство, и почет, и даже маленькую знатность; должно думать, принялся за шампанское и другие вина западного происхождения, за что Бахусом и был наказан, нажив болезнь богачей. Задолго еще до моего переселения в Рязань я слыхал, что Рюмин весь опух, что ноги и руки его в язвах, что его каждый день обкладывают пластырями, что пальцы его на руках толсты от опухоли и пластырей и всегда при людях покрыты перчатками. Так описывала народная молва подагру и хирагру, которыми Рязанский Лукулл страдал, кажется, не один десяток лет. То же самое молва гласила, что он будто бы лечился не одними пластырями и подражал царю Давиду. В какой степени справедливо это, сказать я не могу. Но о влиянии подагры и хирагры на старого Селадона я сам имел возможность судить, когда он приезжал к нам на так называемые публичные экзамены. Несмотря на то, что он даже имя свое подписывал очень дурно и не умел хорошо читать, а читал одни векселя, контракты и тому подобное, его с особенною заботливостью приглашали в Семинарию на экзамены, чтобы он оценил своим откупщичьим взглядом наши ученые занятия и своим высоким вниманием поощрил нас к дальнейшему продолжению их. Какая, бывало, тревога поднимается при его приезде! И удивительное дело! Верно среда имеет волшебное действие. Этот бывший продавец аладьев и блинов, подносчик и откупщик предлагал тоже вопросы, которые выслушивались и решались с достодолжным вниманием к его если не уму, то карману. Вот тут-то бывало мы и смотрели во все глаза. Но и Рязанская медицина со своими пластырями и Давидовские компрессы не могли спасти Лукулла Рязанского от костлявой старухи с ее косою. Рюмин скончался, как я уже говорил, в 1827 году. Его наследники - дети озаботились доставить при этом случае Рязанским жителям не совсем обыкновенный спектакль. Покойник лежал в одной из зал своего огромного дома, на возвышенном катафалке, в великолепном гробе, покрытом богатейшею парчою, обставленном подсвечниками с толстейшими свечами. Высшая Рязанская публика приглашалась на двукратно совершавшиеся панихиды при гробе в каждый день; духовенство соборное пело «со святыми упокой» и «вечную память». Прочей средней и низшей публике дозволено было почтить память покойника своими поклонами во время панихид. Двери дома были отворены для всякого желавшего войти в них; нужно было только при входе вытирать ноги. Гроб был поставлен где-то далеко от передней, нужно было проходить по длинному ряду комнат, где лакеи расставлены были в приличном траурном одеянии; доходили до катафалка и до гроба; тут дозволялось не надолго остановиться, поклониться покойнику и отправляться далее, но по другим комнатам; так что посетители имели возможность любоваться чуть не всеми комнатами второго этажа дворца покойного. Самое же перенесение тела из дома в Троицкий монастырь и отпевание там происходило не очень торжественно. Разумеется, дроги, балдахин, траурные лошади и кучера, факелы и еловые ветви, - все это было, как следовало. Хотя архиерей, живший в то время в Петербурге, не мог быть при погребении, но все-таки духовенства под предстательством нашего ректора было вдоволь; певчие со всеусердием пели «Святый Боже». За гробом в приличном трауре шли четыре сына покойного, без фуражек, несмотря на холодное время и трехверстное расстояние между домом и монастырем. Но охотников провожать нашлось не очень много; по улицам стояло везде порядочное количество зевающих, но они не присоединялись к печальной церемонии, в которой за гробом шло едва ли 200 человек. Так как ректор и инспектор были в церемонии, то некоторые из нас, в числе их и я, нашли возможность уйти из Семинарии и присоединиться к погребальному шествию. К этому нас побудил слух о том, что ректор станет говорить проповедь. И слушали мы ее... Самая низкая лесть относительно покойника, пересоленные, так сказать, похвалы его добродетелям, множество церковно-библейских слов, соединявшихся в надутые выражения, опошленные мысли о суете мира сего, о тленности благ земных и прочее – всем, даже нам, семинаристам, не имевшим почти никакого литературного вкуса, и то показалось слишком натянутым и невыносимо-приторным».

Екатерина Ивановна Рюмина