Нащокин Воин (Деримедонт) Васильевич (1742-1806)

Нащокин Воин (Деримедонт) Васильевич (1742-1806) – генерал-поручик (5 мая 1779 года), крестник императрицы Елизаветы Петровны (1709-1761) и герцога Голштинского (Karl Peter Ulrich von Schleswig-Holstein-Gottorf) (1728-1762), будущего императора Петра III-го. Родился 1 августа 1742 года в Москве в семье генерал-поручика Василия Александровича Нащокина (1707-1760) и его супруги Анны Васильевны Головцыной, в 1749 году в возрасте 6 лет записан на военную службу капралом лейб-гвардии Измайловского полка, 1 января 1764 года пожалован в гвардии капитаны, 30 декабря 1765 года выпущен в армию с чином полковника и назначением командиром Козловского пешего полка Украинского корпуса, участвовал в Азовском походе 1769 года, отличился при взятии Бендер и Кафы, 21 апреля 1773 года – генерал-майор. 5 мая 1779 года – генерал-поручик, с 1793 года находился при войсках в Малороссии, в 1796 году вышел в отставку с переименованием в генерал-лейтенанты. Умер 29 ноября 1806 года в возрасте 64 лет, похоронен под алтарём правого придела Преображенской церкви села Шишкина Костромского уезда. Награждён орденом Святой Анны 1-й степени (10 июля 1775 года). Был женат на Клеопатре Петровне Нелидовой (1767-1828), от которой имел пятерых детей: Анастасия (1787-1862), Анна, Василий (1796- ), Александра ( -1852) и Павел (1801-1854). Фотография с утерянного портрета генерала была в 1929 году передана в Литературный музей Пушкинского дома в Санкт-Петербурге историком литературы и пушкинистом Львом Борисовичем Модзалевским (1902-1948). Из «Записок Павла Воиновича Нащркина, им диктованных в Москве в 1830 году»: «Отец мой генерал-поручик Воин Васильевич Нащокин принадлежит к замечательнейшим лицам Екатерининского века. Он был малого роста, сильного сложения, горд и вспыльчив до крайности. Несколько анекдотов, сохранившихся по преданию, дадут о нем понятие. После похода, в котором он отличился, он вместо всякой награды выпросил себе и многим своим офицерам отпуск и уехал с ними в деревню, где и жил несколько месяцев, занимаясь охотою. Между тем начались вновь военные действия. Суворов успел отличиться, и отец мой, возвратясь в армию, застал уже его в Александровской ленте. «Так-то, батюшка Воин Васильевич, - сказал ему Суворов, указывая на свою ленту, - покамест вы травили зайцев, и я затравил красного зверя». Шутка показалась обидною моему отцу, который и так уж досадовал; в замену эпиграммы он дал Суворову пощечину. Суворов перевертелся, вышел, сел в перекладную, прискакал в Петербург, бросился в ноги государыне, жалуясь на отца моего. Вероятно, государыня уговорила Суворова оставить это дело, для избежания напрасного шума. Несколько времени спустя присылают отцу моему Георгия при рескрипте, в коем было сказано, что за обиду, учиненную храброму, храбрый лишается награды, коей он достоин, но что отец мой получает орден по личному ходатайству Суворова. Отец мой не принял ордена, говоря, что никому не хочет он быть обязану, кроме как самому себе. Вообще он никого не почитал не только высшим, но и равным себе. Князь Потемкин заметил, что он и о боге отзывался хотя и с уважением, но всё как о низшем по чину, так что когда он был генерал-майором, то на бога смотрел как на бригадира, и сказал, когда отец мой был пожалован в генерал-поручики: «Ну, теперь и бог попал у Нащокина в 4-ый класс, в порядочные люди!». Будучи назначен командиром корпуса, находящегося в Киевской губернии, вскоре по своему прибытию в оный, дал он за городом обед офицерам и городским чиновникам. Киевский комендант, заметя, что попойка пошла не на шутку, тихонько уехал. Отец, заметя его отсутствие, взбесился, встал из-за, стола, приказал корпусу собраться и повел его к городу. Поднялась пальба; ни одного окошка не осталось в Киеве целого. Город был взят приступом, и отец мой возвратился со славою в лагерь, ведя предателя коменданта военнопленным. По восшествии на престол государя Павла I-го отец мой вышел в отставку, объяснив царю на то причину: «Вы горячи, и я горяч, нам вместе не ужиться». Государь с ним согласился и подарил ему воронежскую деревню. Отец мой жил барином. Порядок его разъездов дает понятие об его жизни. Собираясь куда-нибудь в дорогу, подымался он всем домом. Впереди на рослой испанской лошади ехал поляк Куликовский с волторною. Прозван он был Куликовским по причине длинного своего носа; должность его в доме состояла в том, что в базарные дни обязан он был выезжать на верблюде и показывать мужикам lanterne-magique (волшебный фонарь). В дороге же подавал он волторною сигнал привалу и походу. За ним ехала одноколка отца моего; за одноколкою двуместная карета про случай дождя; под козлами находилось место любимого его шута Ивана Степаныча. Вслед тянулись кареты, наполненные нами, нашими мадамами, учителями, няньками и проч. За ними ехала длинная решетчатая фура с дураками, арапами, карлами, всего 13 человек. Вслед за нею точно такая же фура с больными борзыми собаками. Потом следовал огромный ящик с роговою музыкою, буфет на 16-ти лошадях, наконец повозки с калмыцкими кибитками и разной мебелью (ибо отец мой останавливался всегда в поле). Посудите же, сколько при всем этом находилось народу, музыкантов, поваров, псарей и разной челяди. Мать моя была в своем роде столь же замечательна, как и мой отец. Она была из роду Нелидовых. Отец, заблудившись на охоте, приехал в дом к Нелидову, влюбился в его дочь, и свадьба совершилась на другой же день. Она была женщина необыкновенного ума и способностей. Она знала многие языки, между прочим греческий. Английскому выучилась она 60 лет. Отец мой её любил, но содержал в строгости. Много вытерпела она от его причуд. Например: она боялась воды. Отец мой в волновую погоду сажал её в рыбачью лодку и катал её по Волге. Иногда, чтоб приучить её к военной жизни, сажал её на пушку и палил из-под неё. До глубокой старости сохранила она вид и обхождение знатной дамы. Я не видывал старушки лучшего тону».