Костров Ермил Иванович (1755-1796)

Костров Ермил Иванович (1755-1796) – российский поэт и переводчик. Родился 6 января 1755 года в селе Синеглинье Вобловитской волости Вятской губернии в семье дьячка Ивана Кострова, в 1764 году после смерти отца был вместе с семьёй переписан в экономические крестьяне (бывшие монастырские крестьяне, переданные в результате секуляризации церковных земель под управление Коллегии экономии). В 1765 году поступил в Вятскую духовную семинарию, где как сирота, содержался за казенный счет, летом 1773 года отправился для продолжения обучения в Москву, где поднес архимандриту Новоспасскому Иоанну Черепанову свои стихи и по протекции последнего был принят на кафедру богословия в Славяно-греко-латинскую Академию. В 1778 году перешёл в Московский Университет, где изучал философию, логику, риторику, греческую и римскую словестность, а также шлифовал свои поэтические способности. В 1779 году – бакалавр, в 1782 году зачислен в штат Университета «стихотворцем» с обязанностью сочинять стихи и оду на торжественные случаи. Был близок с Михаилом Матвеевичем Херасковым (1733-1807) и Николаем Ивановичем Новиковым (1744-1818), по предложению которого сделал великолепный перевод «Золотого осла» Апулея, в 1786-1787 годах проживал в Санкт-Петербурге, где опубликовал на страницах журнала «Зеркало света» ряд стихотворений и переводов легкого и сатирического жанров, а также первый русский стихотворный перевод шести песен «Илиады» Гомера, выполненный в традиции французского «метафорического перевода» (этот перевод Костров посвятил и лично преподнёс императрице Екатерине II-й). После возвращения в Москву вступил в «Общество любителей учёности» при Московском Университете, активно печатался в «Московских Ведомостях», в журналах «Приятное и полезное препровождение времени» и «Аониды». Пользовался благосклонностью графа Александра Васильевича Суворова, который высоко ценил слог поэта – «Вергилий и Гомер, о если-бы восстали, для превосходства-бы твой важный слог избрали» (переводы «Гальских стихотворений» Оссиана работы Кострова стали любимым чтением фельдмаршала и сопровождали его во всех походах). Имел сильное пристрастие к алкоголю и по свидетельству Александра Сергеевича Пушкина: «Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу для сочинения стихов и находили обыкновенно в кабаке или у дьячка, великого пьяницы, с которым был он в тесной дружбе». Умер от лихорадки 9 декабря 1796 года в Москве в возрасте 41 года, похоронен на Лазаревском кладбище (последними словами поэта были «…странное дело, пил я, кажется, всё горячее, а умираю от озноба»). Автор стихотворных произведений «Ода на день коронации» (1778 год), «Письмо к творцу оды, сочиненной в похвалу Фелицы, царевны Киргизкайсацкой» (1784 год), «Эпистола на взятие Измаила» (1791 год), «Эпистола Суворову-Рымникскому на взятие Варшавы» (1794 год) и других (полное собрание всех сочинений и переводов в стихах Ермила Кострова издано в Санкт-Петербургской Библиотеке в 1802 году). В книге Михаила Ивановича Пыляева (1842-1899) «Замечательные чудаки и оригиналы» читаем: «Из старинных наших поэтов большим чудаком был Ермил Иванович Костров; знавшие его коротко, рассказывают о нем много забавных странностей. Входил он к приятелям в комнату всегда в треугольной шляпе, снимал её для поклона и снова надевал на глаза, садился куда-нибудь в уголок и молчал. Только тогда примет участие в разговоре, когда услышит речь любопытную или забавную и тогда приподымет шляпу, взглянет на говорящего и опять её наденет. Костров был небольшого роста, головка маленькая, несколько курнос, волосы приглажены так, как все тогда носили букли и пудрились; коленки согнуты, на ногах стоял нетвердо и был вообще, что называется, рохля. Баснописец Иван Иванович Дмитриев (1760-1837) говорит, что рядом с ним на улице ходить было совестно: он и трезвый шатался. Какая-нибудь старуха, увидев его, скажет с сожалением: видно, бедный, больнехонек! А другой, встретясь с ним, пробормочет: эк, нахлюстался! Костров был добродушен, прост, чрезвычайно безобиден и незлопамятен, податлив на всё и безответен. В нем было что-то ребяческое. Нравственности он был непорочной, а когда был навеселе, то любил читать роман Вертера и заливался слезами. В таком поэтическом положении, лежа на столе, обращался он мыслию и словами к какой-то любезной, которой у него никогда не было, называл её по имени и восклицал: «Где ты? На Олимпе?… Выше! В Эмпирее? Выше! Не постигаю!!» - и умолкал. В доме известного мецената Ивана Ивановича Шувалова ему была отведена комната возле девичьей. Тут он переводил «Илиаду». Домашние Шувалова обращались с ним, почти его не замечая. Однажды Иван Иванович Дмитриев приехал к Шувалову и, не застав его дома, посетил Кострова. Он нашел его в девичьей: тот сидел в кругу девиц и сшивал разные лоскутки. На столе возле лоскутков лежал греческий Гомер, разогнутый и обороченный вверх переплетом. На вопрос, чем он это занимается, Костров отвечал очень просто: «Да вот, девчата велели что-то сшить!» - и продолжал свою работу. Добродушие Кострова было пленительное. Его вывели на сцену в одной комедии и он любил заставлять при себе читать явления, в которых представлен был в смешном виде. «Ах он пострел! - говорил он об авторе. - Да я в нем и не подозревал такого ума. Как он славно потрафил меня!» Часто в гостях у Бекетовых, друзья, подпоивши Кострова, ссорили его о молодым братом Карамзина. Костров принимал эту ссору не за шутку, дело доходило до дуэли. Карамзину давали в руки обнаженную шпагу, а Кострову ножны. Он не замечал этого и с трепетом сражался, боясь пролить кровь неповинную. Никогда не нападал, а только защищался. Иван Иванович Дмитриев с ним сыграл следующую шутку: поддерживая Кострова в веселом настроении некоторое время, он увез его из Москвы и, поив всю дорогу, полупьяного привез в Петербург и выпустил на самой многолюдной улице. «Где я? - произнес Костров. - Я не узнаю Москвы!». В Петербурге князь Потемкин пожелал видеть Кострова. Прошло несколько времени, пока его совершенно не протрезвили - но надо было снарядить Кострова, и этим занялись его друзья. Всякий уделил ему из своего платья - кто французский кафтан, кто шелковые чулки и прочее. После продолжительного ожидания Костров был введен в кабинет светлейшего князя. Костров отвесил Потемкину поклон. «Вы перевели Гомерову «Илиаду»?» - спросил вельможа. Потом пристально посмотрел на него, кивнул головою, тем свидание и кончилось. Костров вышел из кабинета, радуясь, что счастливо отделался от надменного сановника, и уже с поспешностью пробирался сквозь толпу, как был остановлен адъютантом, сказавшим ему, что светлейший приглашает его к своему обеденному столу. За обедом у Потемкина Костров не забыл себя, не пропустил ни одного напитка, ни одного блюда, так что когда все встали с своих мест, слуги принуждены были взять его под руки и усадить в карету. Императрица Екатерина II-я в бытность свою в Москве пригласила Кострова к обеденному столу, возложив это поручение на Шувалова. Слабость поэта была известна меценату; он призвал его к себе, велел одеться и просил непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать во дворец. Настает час, Шувалов посылает за Костровым, но того нигде не находят. Вельможа отправляется один к государыне и оправдывает поэта перед царицей, сказав, что тот заболел. Недели через две Костров является к Шувалову. «Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, - говорит последний, - что ты променял дворец на кабак?» - «Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, - отвечал Костров, - право, его не променяете ни на какой дворец!» - «О вкусах не спорят», - сказал Шувалов. На языке Кострова «пить с воздержанием» - значило так, чтобы держаться на ногах. Однажды шел он из трактира с Верещагиным, тоже поэтом, студентом, который, пивши не с воздержанием, пополз на четвереньках. «Верещагин!- закричал ему Костров. - Не по чину, не по чину!». В другой раз, после обеденного стола у Карина, тоже поэта, но богатого барина, Костров так напился, что закинул голову на спинку дивана. Один из присутствовавших, желая подшутить над ним, спросил его: «Что, Ермил Иванович, у тебя мальчики в глазах?» - «И самые глупые!» - отвечал Костров. Существует театральная пьеса Кукольника «Ермил Иванович Костров», фабула которой построена на случае, характеризующем душевную доброту поэта. В 1787 году императрица пожаловала ему 1 000 рублей новыми ассигнациями за перевод «Илиады». Костров с этими деньгами отправился покутить в любимый свой Цареградский трактир. Здесь, попивая вино, он встретил убитого горем офицера. Поэт участливо разговорился c ним и узнал его печальную повесть - офицер потерял казенных денег 800 рублей и должен быть разжалован в солдаты. Услышав этот рассказ, Костров сказал ему: «Я нашел ваши деньги и не хочу воспользоваться ими!». С этими словами он положил перед удивленным офицером на стол 800 рублей и тотчас же скрылся. Но Кострова знали в Москве, и добрый его поступок вскоре стал известен всему городу. Суворов высоко ценил Кострова, называл его своим другом и не расставался с его переводом Оссиана. Заслуги, оказанные Костровым нашей литературе, памятны и посейчас, но его самого литературные труды не обогатили. Костров вечно нуждался и умер в нищете, как и Гомер».